Старые привычки не уходят навсегда. Я не живу с родителями почти двадцать лет, два года не приезжал даже в гости. Но приехав, ловлю себя на том, что осторожно открываю дверь, и буквально протискиваюсь в щель – чтобы не выскочил кот, которого нет в живых уже седьмой год.
Огромный белоснежный зверь прожил 17 лет, на балконе все еще стоит его сколоченный из досок домик – у родителей не поднялась рука его выбросить. Как и двадцать лет назад, я курю, усевшись на его крышу, смотрю на летучих мышей, залетающих в свет фонаря во дворе. Заглядываю в холодильник, и осматриваю его содержимое – не потому что хочу есть, а потому… Не знаю, почему. Эта привычка давно исчезла, но появляется снова – стоит приехать к родителям.
Я смутно помню что-то из истории города – про пруссов, Канта, былое величие. Но у меня своя история города, частная, незначительная, живая: тут жила моя первая любовь – вон ее окна; там в 89 году нашли безголовый труп; на этом недостроенном мосту мы пили пиво; на Королевских озерах меня искусал лебедь (мерзкая тварь!); а вот тут, у фонтана, собиралась наша большая компания, вернее, здесь просто было место тусовки в 93-м. Раньше это была валютная гостиница, там еще подторговывала собой соседка, красивая шальная девка, пропавшая без вести лет 10 назад. Я не замечаю неоновых вывесок, нового «элитного дома», появившегося в нашем дворе – его для меня просто не существует, я смотрю сквозь него.
Изменилось все – и ничего не изменилось. На скамейке у дома точно также сидит старик, облепленный голубями, как пиявками – он крошит батон, птицы сидят у его ног, на плечах, даже на голове... И я не сразу понимаю, что это уже другой старик. Да и голуби вряд ли те же.
Только то же самое солнце проходит свой ежедневный путь на Запад, в Калининград, и опускается в холодное, пахнущее йодом море.
Огромный белоснежный зверь прожил 17 лет, на балконе все еще стоит его сколоченный из досок домик – у родителей не поднялась рука его выбросить. Как и двадцать лет назад, я курю, усевшись на его крышу, смотрю на летучих мышей, залетающих в свет фонаря во дворе. Заглядываю в холодильник, и осматриваю его содержимое – не потому что хочу есть, а потому… Не знаю, почему. Эта привычка давно исчезла, но появляется снова – стоит приехать к родителям.
Я смутно помню что-то из истории города – про пруссов, Канта, былое величие. Но у меня своя история города, частная, незначительная, живая: тут жила моя первая любовь – вон ее окна; там в 89 году нашли безголовый труп; на этом недостроенном мосту мы пили пиво; на Королевских озерах меня искусал лебедь (мерзкая тварь!); а вот тут, у фонтана, собиралась наша большая компания, вернее, здесь просто было место тусовки в 93-м. Раньше это была валютная гостиница, там еще подторговывала собой соседка, красивая шальная девка, пропавшая без вести лет 10 назад. Я не замечаю неоновых вывесок, нового «элитного дома», появившегося в нашем дворе – его для меня просто не существует, я смотрю сквозь него.
Изменилось все – и ничего не изменилось. На скамейке у дома точно также сидит старик, облепленный голубями, как пиявками – он крошит батон, птицы сидят у его ног, на плечах, даже на голове... И я не сразу понимаю, что это уже другой старик. Да и голуби вряд ли те же.
Только то же самое солнце проходит свой ежедневный путь на Запад, в Калининград, и опускается в холодное, пахнущее йодом море.